Специалист по свободе слова и правам меньшинств Дмитрий Дубровский — о главных вещах которые нам стоит знать про равенство и неравенство
10 декабря 1948 года на Генеральной Ассамблее ООН приняли Всеобщую декларацию прав человека. Смысл Декларации был в том, чтобы привести к единому правовому стандарту представления о человеческих правах и утвердить свободу, равенство и достоинство всех людей как базовый принцип человеческих и институциональных взаимоотношений в мире. Спустя 75 лет нам все еще приходится удивляться, почему эти вроде как прописные истины так часто остаются только закрепленными в 30 статьях Декларации и не реализуются в реальной жизни. Попробуем немного разобраться в нашем удивлении.
О том, как появилась Декларация, отчего возникает дискриминация, как люди борются за свои права и почему вообще за них приходится бороться — рассказывает историк, научный сотрудник факультета социальных наук Карлова Университета и петербургского Центра независимых социологических исследований, специалист по свободе слова и правам меньшинств Дмитрий Дубровский.
<aside> 🧾 Содержание:
</aside>
Благодаря Декларации появился некий стандарт в обсуждении прав человека. И все государства без исключения были обязаны в определенные сроки рассказывать, как у них обстоят дела с правами человека. Правда, регулярных обзоров от самого ООН пришлось ждать долго — только в 2006 году был создан механизм Универсального периодического обзора по правам человека (Universal Periodic Review). Одни государства по очереди отчитываются, а другие (не только государства, но и неправительственные организации) комментируют и советуют, как улучшить ситуацию. При этом человек может обратиться в органы ООН с жалобой на нарушение его прав только в том случае, если его страна приняла документ с возможностью обращения граждан в органы ООН, а бывает это далеко не всегда.
Проблема Декларации заключается еще и в том, что это так называемый soft law — там нет жесткой обязательности в исполнении рекомендаций, а за их неисполнение никаких санкций не следует. Впрочем, немногим отличается от Декларации и другой тип документов, принятые уже гораздо позже — в 1966 году, — Международные пакты о гражданских и политических правах и о социально-экономических и культурных правах. Несмотря на то, что они более обязательны и, в отличие от Декларации (которая распространяется просто на всех членов ООН без исключения), требуют ратификации государств-членов, реальная ситуация с соблюдением перечисленных там прав по-прежнему далека от идеала.
Тем не менее международное обсуждение и хотя бы частичное согласие стран на исправление ситуации, как правило, помогает действительно что-то улучшить в сфере прав человека в конкретной стране.
Как ни странно, в самом Уставе ООН почти нет упоминаний прав человека (только общие рассуждения о том, что их надо уважать, а людей нельзя дискриминировать по разным признакам), и я думаю, это не случайно. Еще в 1944-м, когда представители СССР, Великобритании, Китая и США обсуждали возможный устав ООН, они выясняли, нужны ли в нем права человека. Великобритания, будучи тогда империей, сообразила: «Да не, какие права человека? Вы че, с ума сошли? Нам же тут же колонии предъявят этот документ для защиты своих прав». А представитель СССР заявил: «Ну не, какие права человека в Уставе ООН? Это дело национальных государств!» Поэтому Декларация была принята позже Устава как отдельный документ.
Кстати, очень важную роль в принятии Декларации сыграли женщины, в частности, вдова Франклина Делано Рузвельта — Элеонора Рузвельт, которая, среди всего прочего, активно продвигала идеи гендерного равенства в текст Декларации. Подробнее об этом можно прочитать в книге Ребекки Адами «Женщины и Всеобщая декларация прав человека».
Советский Союз воздержался при голосовании за Декларацию. Эмоциональную речь произнес бывший Генеральный прокурор Андрей Вышинский: «Все эти ваши права пустые. Никаких настоящих прав, как в Советском Союзе, у вас быть не может». Это не дословно, если что. То есть, обсуждая Всеобщую декларацию человека, от имени СССР выступил человек, который не так давно активно санкционировал массовые репрессии 1937-38 гг.
И десять лет советские граждане вообще не были в курсе, что Советский Союз что-то там подписал (хотя и воздержался при голосовании), потому что Сталин приказал отправить все документы в спецхран. Только в 1958-м, при Хрущеве, их рассекретили, отпраздновали десятилетие Всеобщей декларации прав человека, и изумленные советские граждане узнали, что такие права у них, с точки зрения международного права, оказывается, есть.
Поначалу права человека, подкрепленные Декларацией, в основном, использовались как аргумент во внешней политике. СССР и США на сессиях, посвященных правам человека, обменивались упреками: Советский Союз вполне резонно говорил про сегрегацию и расизм, а в ответ получал обвинения в расправах над диссидентами, в угнетении прав и свобод — например, религиозных.
В середине 70-х произошла «революция прав человека». Так эти события называет, в частности, историк Самуэль Мойн. По его мнению, именно в это время права человека прекратили быть формальностью, которую никто всерьез не воспринимает, и стали частью повестки как демократических политиков, так и формирующегося глобального гражданского общества.
Эта революция случилась по ряду причин, одна из которых — Хельсинкские соглашения 1975 года. Так называемый Хельсинкский процесс был инициирован для уменьшения международной напряженности в рамках небольшого потепления в Холодной войне, для уменьшения гонки вооружений и военного противостояния в Европе.
После подписания Хельсинкских соглашений граждане авторитарных государств — Советского Союза в том числе — формально получили возможность жаловаться на свои правительства за нарушение прав человека. Делать это можно было в появившуюся на основе этих соглашений ОБСЕ — Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе, отслеживающую, как обстоят дела с правами человека в ее 57 государствах-участниках (именно столько их в настоящий момент).
В СССР праздновали их подписание. С дипломатической точки зрения это была большая победа. Удалось добиться и ограничения наступательных вооружений в Европе, и серьезного упрощения экономического обмена, и признания ГДР и нерушимости послевоенных границ. А то, что касалось прав человека, советское Политбюро просто пропустило. Видимо, не поверило, что советские граждане будут иметь наглость жаловаться на собственное правительство.
И весь текст Соглашений был опубликован в «Правде» — мелким-мелким кеглем. Но его быстро убрали, потому что в конце были «неправильные» слова про права человека и про возможность жаловаться. А советская правовая система твердо стояла на том, что права человека не могут быть предметом международного обсуждения — это дело национальной юрисдикции, в отличие от геноцида, например.
Надо понимать, что есть разница между диссидентским и правозащитным движением в СССР. Диссидентов было немного, и среди них не все были правозащитниками. Они могли быть и монархистами, и даже фашистами.
Когда-то подсчитали, какое количество людей вообще было вовлечено в любой тип правозащитной активности — от подписания писем протеста до сбора материалов для информационного бюллетеня «Хроника текущих событий» (сокращенно — ХТС. Это первое правозащитное издание в СССР), — и выяснилось, что это чуть больше тысячи человек. При этом общее население СССР к концу 70-х — порядка 260 миллионов человек. И это малочисленное правозащитное движение КГБ просто уничтожило перед Олимпиадой-80: кого-то посадили, кого-то выгнали из страны, кого-то просто заткнули. Надо понимать, что за одно только наличие ХТС-овских бюллетеней человек спокойно «улетал» на несколько лет в Сибирь. Но это все равно была целая сеть, построенная на доверии. С одной стороны собирались данные, а с другой — передавались и проверялись ХТС-овские публикации.
Это был совершенно великий человек, мало кем понятый как математический логик, сын Сергея Есенина. Он был правозащитником с огромным стажем и бОльшую часть жизни в СССР провел в психиатрических лечебницах. Как раз Есенин-Вольпин, читая «Сталинскую» конституцию 1936 года, обнаружил, что в ней содержится масса прав — например, права советских граждан на мирные митинги и демонстрации. Он изобрел то, что называется сейчас советским ультрапозитивизмом. Он говорил: «Товарищи, советская власть имеет Конституцию, она должна ее соблюдать». А потом уже выяснилось, что есть вообще-то Всеобщая декларация прав человека. Но фактически советские диссиденты, по сути, заново изобрели базовые права человека, читая «Сталинскую» конституцию. То есть прочитали ее так, будто советские люди действительно обладают теми мифическими вполне правами, которые в этой Конституции изложены. До этого никому не приходило в голову, что советские люди могут воспринимать Конституцию не как абсолютно не относящуюся к реальной жизни бумажку. Такой парадокс. В той Конституции все было прекрасно, по содержанию — чуть ли не самая демократичная в мире: при этом в 1936-м ее приняли, а в 37-м начались массовые репрессии, унесшие жизни сотен тысяч людей.
Человечество медленно движется в сторону этики, то есть гуманистическая этика начинает превалировать над чистым прагматизмом. Как мне кажется, в каком-то смысле это часть эволюционного развития. Классический либерализм не отвечал нужде переосмысления глобальных капиталистических процессов с точки зрения социальной справедливости, и бурное развитие свободного рынка показало, что права человека существенно ограничивают неограниченный рост капитализма. Можно сказать, что в некотором роде классические права человека являются «тормозом прогресса». Например, сегодня мы уже хорошо понимаем, что нельзя проводить опыты на людях, потому что это люди. Все больше давления на классическое понимание прав человека оказывает левая повестка: требования большей справедливости, учета голосов определенных культурных, расовых, религиозных групп заставляют задумываться о новом понимании старых принципов прав человека.
Есть группа ученых, которая считает, что права человека являются результатом постоянной борьбы за них. Например, Упендра Бакси, Костас Дузинас или Алан Дершовиц. Это разные авторы, но в целом сходятся в одном. По их мнению, права человека не предопределены природой и не существуют по умолчанию. Они возникают в результате согласования общих требований разных групп людей — скажем, в результате социальных протестов или движений за гражданские права. Как правило, это происходит тогда, когда какая-то ситуация становится частью общего консенсуса как совершенно неприемлемая или невыносимая — например, расовая сегрегация в США.
Я разделяю научное представление о том, что расизм возник как ответ на запрос колониальной экспансии, которая нуждалась в обосновании того, почему небольшое количество белых людей управляет огромным количеством не-белых людей. Создается идеологическая рамка, что это «бремя белого человека», что у него есть особая миссия — принести цивилизацию и просвещение «дикарям», что он не просто так владеет всеми этими территориями. То есть неравноправие и колониальное владение считалось чем-то естественным. Эта схема активно поддерживалась и воспроизводилась в «расовой науке», которая обосновывала мнимое интеллектуальное превосходство белой расы и укрепляло колониальный режим. Та же самая схема, кстати, была и в отношении женщин, которых тоже долгое время убеждали, что их подчиненное положение — требование природы, а не результат патриархатного устройства общества, основанного на мужском доминировании.
Примечательно, что женщин угнетали иначе, чем другие группы меньшинств, и эту разницу важно артикулировать. Все остальные группы выполняли функцию обслуживания «белых людей». Они считались существами отдельного класса — на несколько уровней ниже, чем привилегированный класс, и угнетаемые существовали отдельно от их угнетателей. Женщина же в патриархатном обществе вообще не считается отдельным существом: она воспринимается как расширение личности мужчины, его дополнение. Как личность женщина не состоятельна в патриархатной системе, пока не выходит замуж. В Саудовской Аравии, например, женщина не может выйти на улицу без родственника мужского пола. Пусть даже это будет ребенок пяти лет, но он главный в этой конструкции, потому что у него есть субъектность, а у нее нет.
И в случае с гендерным неравенством первым шагом становится необходимость признания самого права субъектности, «прàва иметь правà» — выражаясь языком Ханны Арендт. Признания того, что женщина — это угнетаемый в патриархатной системе субъект, а не приложение к мужчине. К счастью, ситуация медленно меняется. Возникает осознание, что не только женщины должны бороться за права женщин, что это общая задача. Но надо понимать, что политическая модернизация везде происходит с разной скоростью.
Равенство возникает, когда борьба за него становится общим делом, а не делом только угнетаемой группы. Проблема в том, что, как правило, именно представители угнетаемых групп ведут борьбу против дискриминации. В таком случае условное «большинство», которому условное «меньшинство» начинает предъявлять претензии, воспринимает всё это это не как борьбу за права человека вообще, а как защиту «своей» группы от «чужих».
Поэтому важно, чтобы борьба за права человека стала общим делом. Проблемы феминисток касаются афроамериканцев, а ущемление ЛГБТК+-сообщества ставит под угрозу права мусульман и евреев и так далее. Так мы приходим к идее культурного разнообразия, основанного на равенстве, которое просто расширяется, включая те или иные культурные группы. На мой взгляд, это гораздо более симпатичная и к тому же лучше работающая в политическом смысле конструкция, чем концепция угнетаемых меньшинств и угнетающего большинства.
Читать далее: мультикультурализм
<aside> ✈️ Полезное на Relocation.Guide:
«Диктатура — это чума, и мы рискуем закончить в тяжелой пандемии»
Экстрадиция. Безопасные страны
Релокация для ЛГБТК+ (ВНЖ, брак, беженство, помощь ВИЧ)
гайд по понятиям: мультикультурализм
</aside>